да это и правильно

синонимичное, одноименное, моновокальное, однозначное. По Боэцию, который выделил четыре различия, проистекающие из связи вещи с именем (см.: AEQUIV-OCUM, DIVERSIVOCUM, MULTIVOCUM) так называются «вещи, у которых является общим и имя, и соответствующее имени определение субстанции» (Boetius. In Categorias Aristotelis. PL. Т. 64. Col. 164). Деление на эквивокальное и однозначное имеет значение лишь тогда, когда в наличии «истинное определение», т. е. обращенное определение: «Если ты скажешь: что есть человек? - Разумное смертное животное, - то это правильно. Если скажешь: что есть разумное смертное животное? - Человек. И это правильно», т. е. речь идет об однозначном. «Но если кто-либо скажет так: «Что есть человек? - Чувственная, одушевленная субстанция», - то это истинно. А если скажет: «Что такое чувственная, одушевленная субстанция? - Человек», - то это будет правильно не во всех смыслах, потому что лошадь тоже чувственная, одушевленная субстанция» (ibid.). Боэций в этом случае рассматривает однозначное как частный случай эквивокации. Начиная с Дунса Скота, идея эквивокации замещается идеей однозначного бытия. См. UNIVOCATIO.

производно, отыменно, паронимично. Паронимы - это слова, производные от другого имени и отличающиеся от него падежным окончанием, как, например, «мудрый» от «мудрости». Ансельм Кентерберийский обнаружил разницу между именами и паронимами в том, что имена непосредственно обозначают субстанцию, а паронимы - ее качество и имя, но имя означается косвенно, окказионально. Слово homo прямо указывает на человека, a grammaticus - косвенно. При исследовании функций собственных и косвенных значений Ансельм обнаружил отличие определения имени от того, которое дал Аристотель. По Аристотелю, имя - это устойчивое звукосочетание с условленным значением безотносительно ко времени. У Боэция отыменно сказываются качества. По Ансельму, это определение правильно при условии прямого значения имени, но не косвенного, ибо при приложении определения Аристотеля к слову «сегодняшний» это слово оказалось бы глаголом, ибо несет на себе обозначение времени, а не именем. Отсюда делается вывод, что в отличие от вещи слово может относиться сразу к нескольким категориям, потому что оно может иметь разные значения. Петр Абеляр называл паронимами слова, которые были образованы на основании значения прилагательного, например, «разумное», «белое». «Ведь „разумное" ничего не говорит о разумном животном, а „белое" о белом теле, но „разумное" полагает состояние разумности, а „белое" - состояние белизны. Есть три рода образованных слов. Одни из них полностью формально совпадают с материей звука, как, например, совпадает женское имя „Грамматика" с именем знания - „грамматикой". Другие по форме совершенно отличаются друг от друга, как, например, „любознательный" от „дарования", третьи, сходясь по началу слова, расходятся по назначению, как, например, „могучий" отличается от „могущества" - сходясь по первым слогам, они различаются последними» (Petrus Abaelardus. Glossae super Praedicamenta Aristotelis // Peter Abaelards. Philosophische Schriften. Hrsg. Von B. Geyer. Minster. 1919. S. 123). Главным отличительным признаком паронимов у Гильберта Порретанского, который считал их частным случаем эквивокации (см.: AEQUIVOCATIO), были не разные падежные окончания со словом, от которого они образованы (по набору букв они могут быть тождественными), а именно их производность. В высказываниях типа «Бог есть» и «человек есть» экзистенциальный смысл «есть» в полной мере применим только к Богу; «есть» применительно к человеку или камню производно от Божественного «есть»: оно переводит теологическое знание в естественное.

Scríbendí recté saper(e) ést et príncipi(um) ét fons.

Rém tibi Sócraticáe poterúnt osténdere chártae:

Vérbaque próvisám rem nón invíta sequéntur.

Quí didicít patriáe quid débeat ét quid amícis,

Quó sit amóre paréns, quo fráter amándus et hóspes,

Quód sit cónscriptí, quod júdicis ófficiúm, quae

Pártes ín bellúm missí ducis - ílle profécto

Réddere pérsonáe scit cónveniéntia cúique.

Мудрость - вот настоящих стихов исток и начало!

Всякий предмет тебе разъяснят философские книги,

А уяснится предмет - без труда и слова подберутся.

Тот, кто понял, в чем долг перед родиной, долг перед другом,

В чем состоит любовь к отцу, и к брату, и к гостю,

В чем заключается дело судьи, а в чем - полководца

Или мужей, что сидят, управляя, в высоком сенате, -

Тот для любого лица подберет подобающий облик.

быть обращенным, превращенным, конвертируемым; термины называются обращенными, если один термин может утверждаться относительно другого, а другой относительно первого. Одно из важнейших условий для понимания идеи соименности, или однозначности, унивокальности (см. UNIVOCATIO). Обращенное определение Боэций называет «истинным определением». «Если ты скажешь: что есть человек? - Разумное смертное животное, - то это правильно. Если скажешь: что есть разумное смертное животное? - Человек. И это правильно, то есть речь идет об однозначном» (Боэций. Комментарий к «Категориям» Аристотеля. Т. 1. С. 128-129 наст. изд.).

I 1. fuī, esse 2. как глагол-связка (verbum copulativum) II sum Enn = eum III sum- приставка = sub-

passion - страдание; строго говоря - подпадение или восприятие деструктивного качества, такого как чрезмерная жара. Как категория (сравн. PATI) - это акт терпения в силу чего это есть претерпевание или приятие воздействия от другого, как восприятие свойств огня древесной материей, или восприятие тепла рукой. Эмоции - есть подверженность склонностям, вкусам, т.е эмоции чувственных склонностей возникают из способностей постигать добро или зло с их видоизменениями, как любовь и ненависть, что не является естественным для тела. По Фоме (In lib. 111Sent.d, 15, q.2, a 1, sol.1): " Требованием к природе страдания относится то, что вводимые качества являются внешними, а выводимые изнутри - внутренними (врожденными), и это так, потому что страдание одерживает победу над тем, кем овладевает, но все, что завоевывается, как это было показано, становится свойственным ему до определенных пределов, отчуждая сами пределы; следовательно изменения, которые происходят над природой вещи более правильно будет назвать страданием, так болезнь более свойственна телу чем здоровье. Аристотель говорит (Met. II, 5, 417a14-417b 16): "Сначала предположим, что претерпевать, двигаться и действовать - одно и то же: ведь движение есть некоторого рода действие, правда незаконченное, как сказано в другом сочинении. Но все, что испытывает что-то, испытывает это от чего-то деятельного и действующего и им приводится в движение. Поэтому, как мы уже сказали, испытывают что-то в одном смысле от подобного, в другом - от неподобного. Ибо испытывает воздействие неподобное, но, испытав воздействие, оно становится подобным. Нужно также более подробно определить способность или возможность (dynamis) и действительность (entelecheia). Пока мы о них говорили в общих чертах. Мы говорим о чем-то знающем, во-первых, в том смысле, в каком мы называем знающим того, кто владеет грамматикой. Каждый из них обладает возможностью не в одинаковом смысле, а один обладает ею потому, что принадлежит к такому-то роду, т.е. к чему-то материальному (hyle), а другой потому, что он может что-то исследовать, когда хочет, если только не будет внешнего препятствия. А тот, кто уже исследует, есть знающий в действительности, он в полном смысле слова знает, [например], вот это А. Итак, оба первых суть знающие в возможности, но один из них - поскольку изменяется благодаря обучению и часто переходит от одного состояния к противоположному, другой же - иным способом, а именно от обладания знанием арифметики и грамматики и неосуществленности этого знания - к его осуществлению (to energein). И претерпевание имеет не один смысл, а оно означает, во-первых, уничтожение одной из противоположностей другой; во-вторых, скорее сохранение сущего в возможности сущим в действительности и подобным, и отношение здесь такое, как между способностью и энтелехией. А именно: когда обладающий знанием переходит к действительному исследованию, это не значит, что он изменяется (ибо это есть лишь переход в более совершенное состояние и переход к энтелехии) или это особого рода изменение. Вот почему неверно говорить о разумеющем, что он меняется, когда разумеет, так же как нельзя говорить об изменении строящего, когда он строит. Таким образом, то, что приводит мышление и разумение из возможности к действительности (entelecheia), справедливо назвать не обучением, а чем-то другим. Не следует, как было сказано, называть претерпеванием обучение человека, способного обучаться, и приобретение им знания от действительно знающего и обучающего или же надо признать, что имеется два способа изменения: один приводит к состоянию лишения, другой - к обладанию и выявлению природных свойств". Сравн. ALTERATIO, MOTUS.

(syncategorematic term) -синкатегоремы, части речи, не имеющие самостоятельного значения и в отличие от категорем значимы лишь в соединении с другими словами. К синкатегоремам относятся глаголы, частицы, слова «все», «каждый», «всякий», «есть», «нет», «если», «или», «и». Термин введен Присцианом. Особое значение синкатегоремы имеют в логике У. Оккама, который отличил их от терминов: «Под термином в прямом смысле слова понимают то, что, взятое для обозначения, может быть субъектом или предикатом суждения. И в этом смысле ни глагол, ни союз, ни наречие, ни предлог, ни междометие не есть термин. Ведь многие имена, а именно синкатегоремы, не термины, ибо они, хотя и могут быть крайними членами суждения, если их брать материально или непосредственно, не могут быть таковыми, если их брать как обозначения. Поэтому предложение: «„Читает" - это глагол» - вполне подходяще и правильно, если глагол «читает» берут материально; если же его взять как обозначение, то предложение это будет непонятным. Точно так же и относительно таких предложение: «„Все" - это имя», «„Некогда" - это наречие», «„Если" - это союз», «„От" - это предлог» (Антология мировой философии. Т. 1. Ч. 2. С. 903). См.: CATHEGOREUMA, TERMINUS.

power, potency, potentiality - сила, могущество, потенциальность, возможность, способность; прежде всего означает принцип действия; во-вторых, превращение: то что воспринимает действие также наделяется силой. По Аристотелю (Met. IX c. 1, 1046a10-19) различными видами потенциальности являются: "некоторые начала и называются способностями по их отношению к одной первой способности, которая есть начало изменения вещи, находящееся в другом или в ней самой, поскольку она другое. А именно: это, во-первых, способность претерпевать как заложенное в самой претерпевающей вещи начало испытываемого ею изменения, вызываемого другим или ею самой, поскольку она другое; это, во-вторых, обладание невосприимчивостью к худшему и к тому, чтобы быть уничтоженным чем-то другим или самой вещью, поскольку она другое, через начало, вызывающее изменение. Во всех этих определениях содержится мысль о первой способности. Далее, эти способности означают способности либо вообще делать или претерпевать, либо делать или претерпевать надлежащим образом, так что в мысли о них так или иначе содержатся мысли о способностях, указанных раньше". Потенция просто обозначает несуществование вещи и ее безразличие к бытию или небытию, ее сила и способность указывают, что то, что уже имеет бытие - имеет через него и направленность к действию. Следовательно, потенциальность так или иначе есть, но ее силе не хватает бытия, как второй актуальности, которая означает действие, потому что она может быть и может быть мыслима без действия, принципом которого она сама является; она есть благодаря первой актуальности, которая означает бытие (поскольку она не может быть мыслима как несуществующая), она является принципом самой силы. Как считает Бонавентура, все это, однако, свойственно силам и потенциям души, таким как память, мышление, воля. Более того, сила или потенция отличается от habitus( состояние), потенция не включает состояния, подобно потенциальности, хотя основывается на естественных принципах. Сила производит действие (подобно тому как интеллект мышление), характерные свойства производят более конкретные действия (подобно тому как логика более правильно направляет мышление). По Бонавентуре (In lib. I Sent., d., q. 2, a. 2, q. 1 ad arg.): "Состояние - это то, чем сила есть в действительности". По Аристотелю потенциальность бывает двух видов (Met. II, c. 5, 417a21-417b2): "Нужно также более подробно определить способность или возможность (dynamis) и действительность (entelecheia). Пока мы о них говорили в общих чертах. Мы говорим о чем-то знающем, во-первых, в том смысле, в каком мы говорим о знающем человеке, что он принадлежит к знающим и обладающим знаниями, во-вторых, в том смысле, в каком мы называем знающим того, кто владеет грамматикой. Каждый из них обладает возможностью не в одинаковом смысле, а один обладает ею потому, что принадлежит к такому-то роду, т.е. к чему-то материальному (hyle), а другой потому, что он может что-то исследовать, когда хочет, если только не будет внешнего препятствия. А тот, кто уже исследует, есть знающий в действительности, он в полном смысле слова знает, [например], вот это А. Итак, оба первых суть знающие в возможности, но один из них - поскольку изменяется благодаря обучению и часто переходит от одного состояния к противоположному, другой же - иным способом, а именно от обладания знанием арифметики и грамматики и неосуществленности этого знания - к его осуществлению (to energein)".

страдание, страсть, претерпевание. По Альберту Великому, интеллекту «надлежит обладать объектом, пропорциональным себе, поскольку знать и понимать приличествует ему только согласно его способности и соответственно ей, ведь претерпевание присуще чему-либо страдающему, объекты же не причиняют никаких иных страстей, кроме тех, что свойственны страдающему. Поэтому если бы нечто частное причиняло страдание интеллекту, то надлежало бы, чтобы он соответствовал этому частному по роду, и тогда бы он испытывал страдание от вещей, которые принадлежали бы к тому роду, к которому относится это частное, чего не может быть...и поэтому объект, вносящий свойственное претерпевание в возможностный интеллект, обнажен от материи и материальных придатков» (Альберт Великий. Об интеллекте и интеллигибельном. Т. 2. С. 49-80 наст, изд.). По Фоме Аквинскому, «требованием к природе страдания является то, чтобы вводимые качества были внешними, а выводимые изнутри - внутренними, и это так, потому что страдание одерживает победу над тем, кем овладевает, но все, что завоевывается... становится свойственным ему до определенных пределов... следовательно, изменения, которые происходят в природе вещи, более правильно будет назвать страданием. Так, болезнь более свойственна телу, чем здоровье... И претерпевание имеет не один смысл, а оно означает, во-первых, уничтожение одной из противоположностей другой; во-вторых, сохранение сущего в возможности сущим в действительности и подобным, и отношение здесь такое же, как между способностью и энтелехией. А именно: когда обладающий знанием переходит к действительному исследованию, это не значит, что он изменяется (ибо это есть лишь переход в более совершенное состояние и переход к энтелехии), или это особого рода изменение. Вот почему неверно говорить о разумеющем, что он меняется, когда разумеет, так же как нельзя говорить об изменении строящего, когда он строит. Таким образом, то, что переводит мышление и разумение из возможности в действительность (entelecheia), справедливо назвать не обучением, а чем-то другим. Не следует, как было сказано, называть претерпеванием обучение человека, способного обучаться, и приобретение им знания от действительно знающего и обучающего, или же надо признать, что имеется два способа изменения: один приводит к состоянию лишения, другой - к обладанию и выявлению природных свойств» (Thomas Aquinas. In lib. Ill Sent. d. 15, q. 2, a 1, sol. 1). Cp. ALTERATIO, MOTUS.

общее, всеобщее, универсалии. Проблема универсалий возникла в античной философии. Обсуждение ее продолжилось в раннехристианской мысли, для которой она имела основополагающее значение в связи с идеей творения мира по Слову. Будучи всеобщим, Слово двуосмыслило идею универсалий: как общего для человека и как общего для Бога, имея онтологическое значение. Сначала неоплатоник Порфирий, проанализировал точку зрения Аристотеля, во «Введении» к его «Категориям» сформулировал эту проблему: «Существуют ли они самостоятельно или же находятся в одних только мыслях, и если они существуют, то тела ли это или бестелесные вещи, и обладают ли они отдельным бытием или же существуют в чувственных предметах и опираясь на них» (Порфирий. Введение к «Категориям» //Аристотель. Категории. М., 1939. С. 53). Позднее ее анализ стал развиваться в трех направлениях, которые в конце Средневековья получили названия реализма (общее до вещей, ante res), концептуализма (общее в вещах, in rebus) и номинализма (общее после вещей, post res) и которые по сути представляли разные аналитические задачи. Если реалистическое направление в основном исследовало проблему самостоятельного существования универсалий в Божественной мысли, которая вместе есть Бытие, Истина и Слово, то концептуализм исследовал проблему связи двух сущих, благодаря которой осуществлялось причащение земного мира горнему, обнаруживались степени присущности существования бытию. Номинализм, представлявший общее имя результатом человеческой договоренности, появился как предтеча дисциплинарного разделения теологии, философии и науки и в самостоятельное направление сложился к XIV в. с появлением идеи однозначного бытия. Универсалии, по Августину, есть Закон и Слово Божие, открытые людям в ходе истории. Общее - это повтор и тождество смыслов и значений сказанного, свидетельствующих о воздействии одного и того же духа. На этом основании для него перевод Септуагинты является более предпочтительным, чем перевод Библии одним Иеронимом, потому что сказанное многими есть свидетельство того, что «как бы едиными устами проявился тот же самый единый Дух» (Августин. О Граде Божием. 1994., Т. 4. С. 72). В основании знания лежит личный, непосредственный опыт, согласованный с тем общим, что его связывает с опытом других. Связь обеспечивается Писанием - произведением универсально-личностным, несущем в себе возможности верификатора, связанного с живым субъектом и истребующего отклика. Боэций в решении этой проблемы занял концептуалистскую позицию: родовые сущности, или субстанции, являясь именами, существуют в конкретной вещи, хотя мыслятся помимо тел. Универсалия целиком и полностью находится в ней, что подчеркивает ее внутреннее происхождение. Единичное при такой тесной связи с субстанцией предстает как субъект-субстанция (см. SUBSTANTIA SUBIECTA). Имя субстанции в таком случае двуосмысливается: оно не просто прилагается к вещам, имеющим разные определения, а прилагается к вещи, внутри самой себя двуосмысленной, ее имя может быть и ее собственным именем, и именем субстанции, что Боэций назвал эквивокацией (см. AEQUIVOCATIO). В делении рода на наивысший (то, больше чего нет) и подчиненный (вид) Боэций обнаружил эквивокативность самих понятий, которые представляют степени общности и традиционно связаны с теорией определений. Однако, по Боэцию, определению подлежат индивиды и подчиненные роды (виды), поскольку определение возможно на основании рода. Наивысшие роды могут быть только описаны через собственные признаки, способствующие пониманию, но не являющиеся понятиями. Общим для наивысших родов оказывается имя бытия: «О каждом из них можно сказать, что он есть. Ведь субстанция есть, и качество есть, и количество есть, и то же самое говорится обо всех остальных. Глагол „есть" говорится обо всех одинаково, но при этом им всем присуща не какая-то одинаковая субстанция или природа, но только имя» (Боэций. Комментарий к Порфирию // Боэций. Утешение философией. С. 11-12). Поскольку же наивысший род целиком и полностью входит в единичную вещь, в итоге создаются логические основания для ее неопределенности; определения этой вещи через подчиненные роды охватывают ее не полностью, но выражают направленность логического внимания на ее некие статусы. Универсальными оказываются только имена. Представлением эквивокативности имени как универсалии задается не эманационная, а креативная модель мира. Имя есть связь двух миров: Божественного и человеческого. «Божественная душа», которая понимает недоступное чувствам, дает имена «рассуждениям разума, тем самым делая его понятным» (там же. С. 6). Роль универсального транслятора имен, обеспечивающего не только связи между вещами и способами их интеллектуального выражения, но и возможности смысловых преобразований осуществляют акцидентальные признаки.

Конец XI в. знаменуется «спором об универсалиях». Предметом обсуждения были идеи сходства и тождества вещей (сведение их в одно, собирание, collectio) и их отличие, возможности их универсальной выраженности. Номиналистические идеи Росцелина, касающиеся отношений единства и троичности Бога, были направлены на выработку доказательной точности. Росцелин поставил проблему возможности конвенционального существования универсалий. Эта проблема выражена в виде вопросов: 1) если в реальном бытии Бога нет никакой различенности, то его понимание как Троицы не есть ли дело конечных людей, и потому приложение к Нему универсальных имен конвенционально? 2) если речь идет о реальном, а не словесном различении Божественных Персон, то нельзя ли допустить троичность субстанций? 3) если трех лиц не может быть там, где нет трех вещей, а трех вещей нет там, где нет множества, то возможна ли троичность там, где нет множества? 4) можно ли утверждать, что Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой тождественны, если у не имеющих множества Лиц не может быть даже подобия? Ведь подобие предполагает несходство, а сходство предполагает наличие разных вещей; 5) тождественны ли выражения «троичный Бог» («троичная субстанция») и «три Бога» («три субстанции»), «три речи» и «тройная речь», если учитывать, что выражение «двойной удар» означает два удара? 6) почему имя «Бог» - единичное имя, а не универсалия, если существует множество различенных субъектов, им предицируемых: Отец есть Бог, Сын есть Бог, Святой Дух есть Бог? (См.: Петр Абеляр. Теология Высшего блага // Петр Абеляр. Тео-логические трактаты. С. 174-177).

Ансельм Кентерберийский выводил универсалии из души и высказывающей речи. Он фиксирует логическое внимание на укорененности любого обозначения вещи в Божественном уме. У Ансельма всякая субстанция понимается как универсалия, однако если номиналисты рассматривали субстанциальное имя как однозначное, то у Ансельма и имя субстанции, и понятие существования эквивокативно: субстанция - это и род в родо-видовых отношениях, существующая в единичных вещах (телах), и Божественная сущность, понятая как «вечный, недвижный, неизменный, простой, неделимый Дух» (Ансельм Кентерберийский. Монологион // Ансельм Кентерберийский. Соч. С. 77). Ансельм полагает, что единство двух субстанций осуществляется актом интеллектуального «схватывания», или конципирования, которое выражено в высказывании и благодаря которому обнаруживается истина, которая определяется как «правильность, воспринимаемая одним лишь сознанием» (Ансельм Кентерберийский. Об истине // Там же. С. 186). Любая вещь существует потому, что было высказано, что она существует (там же. С. 169). Истина, или правильность, одна, неизменна и не зависит от обозначения (см. SIGNIFICATIO). Она не исчезает при исчезновении обозначения. Напротив, только в соответствии с нею требуется обозначение того, что должно быть обозначено, а поскольку истина и слово суть одно, то и сама истина требует обозначения того, что должно быть обозначено. Обозначение требуется для перевода единого универсального в разнообразное. Следовательно, по Ансельму, не потому существует много правильных обозначений и соответственно много единичных правильностей, что есть много вещей, а напротив: вещи существуют правильно в том случае, когда они существуют согласно должному, что свидетельствует о том, что у них одна правильность, или истина. Сами вещи и их обозначения существуют благодаря ей, которая существует не в вещах (позиция концептуализма) и не из них (позиция номинализма), а сама по себе до и вне вещей. В основе концепции Петра Абеляра лежит идея концепта (см.: CONCEPTUS), связанного с анализом речевого высказывания, что предполагало разделение словесности на язык и речь. Опора на речь позволила определить позицию Абеляра как сермонизм, или диктизм. Универсалии, по Абеляру, - не вещь и не имя вещи. Это их всеобщая, звуком выраженная связь. Способом, позволяющим осуществить такую связь, является возможность 1) превращения общего в вещь и 2) обнаружения его как вещи и не-вещи. Логически эту возможность предоставляет глагол «есть», предоставляющий несколько форм связи: 1) действие, отсылающее к предикации вещи, 2) отождествление («есть» это то). Вещь при этом исчезает, но исчезает и различие между субъектом и предикатом; 3) происхождение («есть» означает эманацию свойства). Само происхождение предстает как перенесение качеств субъекта на вещь и как правильное «схватывание» вещи словом, где значит каждый звук, выражающий вещь. Поэтому наивысший смысл концепта есть извещение (enuntiatio), т. е. изречение как схваченность смысла в определенный (здесь и сейчас) момент времени. Слово, таким образом, имеет статус осмысленной речи. Речь связана со смыслами, не выраженными вербально, но подразумеваемыми в уме и естественно возвращающими к первообразам, которые обогащены этими смыслами.

В XIII в. своеобразный концептуалистский синтез идей относительно универсалий осуществил Фома Аквинский. В XIV в. Проблему универсалий в концептуалистском духе решал Дуне Скот, который понимал под универсалиями реальность связей. Оккам выдвинул три основания, согласно которым универсалии не являются особыми реальными субстанциями, существующими вне человеческой души, они только образ и знак вещей. Знаки называются терминами (см. TERMINUS).

термин. Августин, отличая слова изреченные от пребывающих в уме (De Trinitate XV), считал, что эти мысленные термины не принадлежат ни одному языку, поскольку, оставаясь в уме, они не могут быть выражены внешне, хотя звуки внешне произносятся, поскольку внешне представляют собою знаки, подчиненные этим понятиям. Боэций в Комментарии к трактату Аристотеля «Об истолковании» делит речь, а в соответствии с нею и термины на написанные, произнесенные и мысленные. Написанный термин есть часть суждения, его можно увидеть телесными очами. Произнесенный термин - это часть суждения, произнесенного устами, по своей природе он таков, что его можно услышать телесными ушами. Мысленный термин - это интенция, или впечатление души, естественно обозначающее нечто или причастное к обозначению. По природе этот термин составляет часть мысленного суждения и замещает то, что им обозначается. Отличая свое понимание термина от аристотелевского, У. Оккам, чью философскую позицию называют терминизмом, пишет: «Все, кто занимается логикой, пытаются внушить, что доказательства составляются из суждений, а суждения из терминов. Отсюда следует, что термин не что иное, как связываемая часть суждения... Но хотя любой термин есть или может быть частью суждения, не все термины имеют одну и ту же природу... Я утверждаю, что слова суть знаки, подчиненные понятиям или интенциям души, не потому, что, если слово „знак" взять в собственном смысле, то сами слова обозначают понятия души, а потому, что слова предназначены для того, чтобы обозначать то же самое, что обозначают понятия ума. Так, что сначала по природе понятие обозначает что-то, а затем слово обозначает то же самое, поскольку слово по установлению обозначает то, что обозначено понятием ума. И если это понятие изменит свое значение, то тем самым и слово без всякого нового соглашения изменит свое значение... Однако между тремя видами терминов (имеется в виду Боэциево деление. - С. Я.) можно обнаружить и некоторые различия. Одно различие: то, что понятие или впечатление души обозначает, оно обозначает по природе, а термин, произнесенный или написанный, обозначает нечто лишь по установлению. Из этого вытекает и другое различие, а именно: произнесенный или написанный термин может по желанию изменять свое значение, мысленный же термин не изменяет своего значения ни по чьему желанию... Имя „термин" понимают трояко. Во-первых, термином называют все то, что может быть связкой или крайним членом категорического суждения, а именно субъектом или предикатом, или определением крайнего члена или глагола. В этом смысле термином может быть даже суждение, как и часть его. Ведь правильно сказать: „«Человек - живое существо» есть правильное суждение", в котором все суждение «человек - живое существо» есть субъект, а „правильное суждение" - предикат. В другом смысле это имя „термин" можно понимать как то, что противоположно предложению. В этом случае все несоставное называют термином. В-третьих, под термином в прямом смысле слова понимают то, что, взятое для обозначения, может быть субъектом или предикатом суждения. И в этом смысле ни глагол, ни союз, ни наречие, ни предлог, ни междометие не есть термин... Термином в этом смысле может быть не только несоставное, но и сложенное из двух несоставных частей, то есть из прилагательного и существительного, из причастия и наречия или из предлога с падежом, которого он требует, подобно тому как оно может быть субъектом или предикатом суждения... Термином может быть не только слово в именительном падеже, но и в косвенном падеже, так как оно может быть и субъектом, и предикатом суждения» (Антология мировой философии. Т. 1. Ч. 2. С. 900-902).

Цицерон, "О природе богов", I, 5, 10:

замысел, намерение, напряжение, интенция. По Августину, душа не локализуется ни в какой части тела, но пронизывает их все животворящим напряжением (vitali intentione). Познавательная сила никогда не знает что-либо актуально до тех пор, пока не возникает интенция; разум в знании может быть направлен на познаваемую вещь, которая есть, или на то, что правильно говорится относительно вещи, которая есть. По Петру Абеляру, познавательная интенция  - это логическое умение, правильное логическое поведение, определение способов истолкования и связи. Так, акт обозначения вещи и его результат - значение взаимоинтенциональны друг другу. В этом акте мыслятся во взаимосвязи и субъект как активное начало, и содержание, которое мыслится, т. е. значение. Универсальной интенцией в субъекте является звук, необходимо являющийся свойством субстанции в силу ее субъектности. В «Этике» Абеляра интенция рассматривается как конституирована поступка, как сознательное намерение совершить нечто, грех определяется как интенция души. По Бонавентуре, «хотя намерение подразумевает саму энергию намерения, тем не менее иногда оно означает состояние, относительно которого возникает намерение, иногда означает акт намерения, иногда саму вещь, на которую направлена интенция, тем не менее понятие „интенция" принципиально накладывается на сам акт; хотя вопреки этому иногда случается, что интенция употребляется в других значениях, когда, например, говорят, что интенция есть перст указующий, то она употребляется в значении силы. Когда говорят, что интенция - это свет, она понимается как приказ. Когда говорят, что интенция есть конец самой себя... то она понимается как то, на что она направлена. Но когда говорят, что одно намерение прямое, а другое косвенное, то сама интенция берется как акт» (Bonaventura. In libr. II Sent., d. 38, a. 2, q. 2, ad 2). По Альберту Великому, в душе присутствует скорее интенция вещи, чем сама вещь. Фома Аквинский связывает с идеей интенции акты предицирования. «Отсюда следует, что способ предицируемости может заключаться в принципе такой интенции, которая присуща роду, который подобным же образом формируется актом интеллекта. Тем не менее, однако, то, чему интеллект передал интенцию предицируемости, сопоставляя одно с другим, не есть сама интенция рода, но скорее то, чему интеллект передал интенцию рода, как, например, то, что обозначается определенным именем „живое существо"» (Thomas Aquinas. De ente et essentia. Stuttgart, 1979. S. 40). По Дунсу Скоту, интенция - это внутренний принцип вещи, непосредственно обозначающий бытие вещи как «этой».

the true - истинное; статус вещи, которая есть (ens): соответствие существующей вещи мышлению, по Фоме; определяется Августином как то, что есть. Истинное является объектом созерцания спекулятивного интеллекта. По Фоме (Sum. Theol.1a.11ae, q.57, a.2concl.): "Интеллектуальная спекулятивная сила - это то, чем спекулятивный интеллект искусеня в установлении истинного, в этом ее назначение. Истинное, однако, рассматривается в двух аспектах: одним - как познаваемое через себя, другим - как познаваемое через что-то другое. То, что познается через себя, конституируется как принцип и воспринимается непосредственно мышлением, следовательно, дифференция, делающая мышление совершенным в установлении истинного, называется мышлением принципов. Но истинное, познаваемое через что-то другое, не постигается непосредственно мышлением, а проходит испытание разумом. Это может происходить двумя способами: один способ, когда истинное есть окончательное в каком-то роде; другой способ, когда истинное есть окончательное относительно всей совокупности человеческого знания. И поскольку те вещи, которые познаются в опыте по отношению к нам являются первичными и более понятными по природе, как сказано Аристотелем (Phys. I, c. 1, 184an17-22, или Met. YII, c. 3, 1029b 4), следовательно, то, что является первичным по отношению к человеческому знанию - есть первое и прежде всего познаваемое. Мудрость касается истин подобного рода и занимается первыми причинами и началами (Аристотель - Met. I, c. 1, 981b 28), вот почему она так правильно судит и определяет порядок всех вещей, потому что совершенное и универсальное суждение возможно через разрешение первых причин".

Íra furór brevis ést: animúm rege, quí nisi páret

Ímperat: húnc frenís, hunc tú compésce caténa.

Гнев есть безумье на миг - подчиняй же свой дух:

не под властью -

Властвует сам он; его обуздай ты вожжами, цепями.

(Перевод Н. Гинцбурга)